Вторая экспедиция Александра Лэнга во внутренние области Африки. ЧастьII
Елена Голец 1940
Уже 4 месяца продолжалась вторая экспедиция Александра Лэнга во внутренние области Африки. О начале экспедиции читайте Часть I.
Путешественники в Айн-Салахе
Обойти Туат у «доблестного», как называет его теперь Лэнг, шейха не получилось.
18 ноября 1825 года, остановившись в одном из оазисов, путешественники узнали, что торговый караван, вышедший в тот же день из Гадамеса что и они, был разграблен туарегами-ахаггар всего в двенадцати милях, то есть в двадцати километрах, впереди. Пришлось все-таки после нескольких зигзагов вернуться на дорогу в Туат. Лэнг снова выражает неудовольствие:
«За четыре тысячи талеров я Должен был бы путешествовать не по этой дороге».
Оказывается, что вместо того, чтобы нанять приличную охрану (за четыреста талеров можно было иметь эскорт из двух десятков всадников), Бабани взял с собой всего двух невольников, чтобы грузить и разгружать его верблюдов. Так что
«в случае нападения,
- возмущается Лэнг,
- я могу рассчитывать только на своих людей».
На этот раз, однако, все обошлось благополучно. 3 декабря 1825 г. караван Лэнга вошел в Айн-Салах. Теперь Лэнг находился прямо к северу от Томбукту - до него оставалось тридцать - сорок дней пути.
«Мое путешествие становится интересным,
- пишет Лэнг в этот день,
- и я испытываю немалое удовольствие, когда смотрю на большие исправления, которые я уже сделал на карте Африки, и созерцаю те, которые еще сделаю».
В Айн-Салахе предполагалось задержаться на неделю, чтобы дать верблюдам отдохнуть и привести в порядок вьюки. Здесь уже собрался большой караван в Томбукту, который ждал прибытия шейха Бабани, чтобы двинуться в путь.
Теперь уже Лэнг предупреждает своих корреспондентов, что следующие его письма могут прийти к ним очень нескоро: предстоит довольно долгий путь и обратных оказий не предвидится до самого Томбукту.
Здесь, в Айн-Салахе, путешественника приняли очень хорошо. Правда, в первые дни он не знал покоя от посетителей. Все население оазиса испытывало живейшее желание увидеть первого европейца, который сюда добрался.
Помимо самого Лэнга особым вниманием пользовалось его ружье: в Айн-Салахе впервые узнали о существовании капсюльных ружей, и молва об этом невиданном оружии шла далеко впереди каравана Лэнга. Но, если исключить визитеров, все шло пока гладко, и Лэнг уже не сомневался, что в самом недалеком будущем окажется в Томбукту.
4 декабря, на следующий день после прихода его каравана в Айн-Салах, он начинает письмо Бэндинелу такими словами:
«Я еще не в Томбукту, но постепенно продвигаюсь к нему».
Конечно, и здесь Лэнга не оставляли неприятности, но это были неприятности знакомые и привычные. 7 декабря, сообщая консулу Уоррингтону о выезде из Айн-Салаха, он мимоходом замечает, что денежные дела его в плачевном состоянии.
А накануне Лэнг пишет Хортону о том, что полутора тысяч талеров, выплаченных шейху Бабани еще в начале путешествия, более чем достаточно за те услуги, которые им оказаны. И потому, заверяет он вице-министра, его лордство (то есть Батерст) больше не услышит просьб о деньгах, хотя он, Лэнг, будет ежеквартально представлять в министерство финансовые отчеты.
Маршрут второго путешествия А. Лэнга
Но спокойствие первых дней пребывания в Айн-Салахе прошло довольно быстро. При внимательном рассмотрении дела экспедиции оказывались совсем не столь блестящими. И вот 13 декабря Лэнг начинает очередное письмо к тестю с замечания о том, что всегда считал терпение первой и важнейшей из добродетелей.
«И каждый день убеждает меня в правильности моей позиции: человеку, который им не обладает, нечего делать в Туате...».
А дальше следует, пожалуй, самое трагическое из всех писем Лэнга, дошедших до нас. Сначала речь идет о шейхе Бабани: за несколько дней до этого из случайного разговора с сыном шейха путешественнику вдруг стало совершенно очевидно, что он бессовестно обманут, что все его деньги, выплаченные Бабани, пропали, и шейх даже не может нанять охрану для их каравана.
«У него нет ни фартинга, и никто не может себе представить, что стало с теми деньгами, которые он получил»,
- пишет Лэнг. Ясно было, что особенно полагаться на защиту этого человека не приходится, хотя Лэнг и старается, щадя самолюбие Уоррингтона, который, собственно, и навязал ему такого попутчика, как-то сгладить это впечатление рассуждениями о том, что Бабани все же не такой уж дурной человек.
Едва ли раскрытие жульнических проделок шейха само по себе могло привести Лэнга в отчаяние. Скорее всего, оно просто послужило поводом к тому, чтобы обострилось давно и исподволь накапливавшееся ощущение одиночества.
«Не думайте, что я пал духом,
- пишет Лэнг,
- я остаюсь исследователем Африки и, как никогда, стремлюсь к открытиям; но сейчас я жалею каждую минуту, которую посвящаю этому делу... Всю жизнь я считал, что самое большое удовольствие в мире, - это быть одному, поэтому семь месяцев экспедиции в Фалабу были самым счастливым временем в моей жизни».
И дальше:
«Времена переменились. Я сейчас почти боюсь довериться свободному полету мысли и впервые в своей жизни испытываю желание иметь рядом с собой спутника... Такого товарища, какого я имел бы в лице моего друга Джорджа Уоррингтона, но он, к сожалению, не разделит со мной славу, которая должна быть следствием осуществления моего предприятия».
А выход из Айн-Салаха все откладывался. На дороге в Томбукту разбойничали кочевники племени улед-делим, разграбившие в предшествующие месяцы несколько караванов. Наконец, туареги-ахаггар нанесли им поражение, и путь как будто стал более спокойным.
Лэнг докладывает об этом Хортону и добавляет, что считает себя частично удовлетворенным задержкой, потому что она дала ему возможность более подробно ознакомиться с Туатом и прилегающими оазисами и нанести их на карту. Правда, он сразу же добавляет, что познакомить начальство с этой картой сможет не раньше, чем доберется до Томбукту.
К концу декабря начальники каравана как будто решились наконец отправиться в дорогу. Но прошел слух о том, что улед-делим снова появились на караванной тропе в Томбукту.
Решение о выходе из Айн-Салаха 30 декабря повисло в воздухе, а гадамесские купцы стали всерьез подумывать о том, чтобы отказаться от мысли о достижении Томбукту. Лэнг был на грани отчаяния.
«День или два я не знал, что делать,
- пишет он Сэбину 1 января 1826 г.,
- но наконец принял решение выйти один через четыре дня. Будь что будет!»
Он предложил шейху Бабани отправить назад, в Гадамес, Роджерса с Харрисом и весь тяжелый багаж и втроем - ему, ле Бору и Бабани - отправиться в Томбукту, захватив с собой только бумаги, приборы и тот багаж, который можно будет погрузить на скоростных верблюдов. Бабани согласился, и отъезд был назначен на 8 января.
Однако купцы, узнав об этом решении Лэнга, все же устыдились собственной трусости, особенно в сравнении с такой граничившей, с их точки зрения, с безрассудством отвагой одного человека. И 9 января 1826г. караван, в котором было триста груженых верблюдов и полторы сотни хорошо вооруженных людей, вышел из Айн-Салаха.
Караван на пути в Томбукту
В день отправления каравана в Томбукту Лэнг пишет Бэндинелу письмо, где недобрым словом поминает вторую экспедицию Парка, во время которой его соотечественники «отличились», стреляя по жителям берегов Нигера, когда спускались по этой реке.
Тяжелые предчувствия одолевали Лэнга, хотя он и старался уверить своего друга, что совершенно не сомневается в успехе. И надо сказать, что оснований для таких предчувствий у Лэнга было предостаточно, тем более что полгода путешествия по пустыне многому научили его.
«Здесь распространился, казалось бы, смешной слух,
- пишет он,
- будто я не кто иной, как Мунго Парк, христианин, принесший войну людям, обитающим по берегам Нигера, убивший некоторых из туарегов и многих ранивший из них. Что я должен ответить на вопрос, который мне не раз зададут: «Какое право ты имел (а если это был не ты, то какое право имел твой соотечественник) стрелять в наших людей и убивать их?» - Думаю, что у меня после того, когда я выеду из Томбукту, будут неприятности...»
Зная об отношениях между Лэнгом и африканцами во время его путешествий и о его взглядах на эти взаимоотношения, не позволительно ни на минуту усомниться в искренности его возмущения «подвигами» Парка и его спутников. Но практически Лэнг уже ничего не мог исправить.
Правда, он говорит, что с удовольствием отправил бы обратно своих плотников (теперь они уже были ему не нужны). Спускаться по Нигеру по стопам Парка при таких настроениях среди прибрежного населения было слишком рискованно. Но оказии в Триполи не предвиделось, а бросить своих спутников на произвол судьбы, сколько бы они ни причиняли ему хлопот своим поведением, Лэнгу ни на минуту не пришло в голову.
А дорога, несмотря на все надежды, оставалась неспокойной. 27 января Лэнг посылает доклад Хортону с плато Танезруфт. Он с удовлетворением сообщает, что находится примерно в двадцати днях пути от Томбукту, но сразу же доводит до сведения начальства, что улед-делим уже вполне определенно охотятся за их караваном.
«Мне стоило большого труда заставить купцов продолжать путь. Лишь моя решимость идти одному предотвратила возвращение каравана в Туат».
После 27 января, когда Лэнг отправил доклад Хортону, всякие известия от него надолго прекратились. Два месяца спустя, в марте 1826г., Хатита сообщил Уоррингтону о распространившемся в Гадамесе слухе, будто караван, с которым двигался Лэнг, подвергся нападению.
Консул бросился за разъяснениями к паше. Выяснилось, что и паша, и его первый министр получили сходные сообщения. Но подробностей не было никаких. Юсуф утешил Уоррингтона тем, что, если бы и в самом деле такое нападение состоялось, к нему в Триполи давно прислали бы курьера с изложением обстоятельств дела.
Исходя из этого, а может быть, и повинуясь довольно естественному человеческому желанию как можно дольше не верить дурным известиям, консул докладывал Роберту Хэю, сменившему Хортона на посту заместителя министра колоний, что в Триполи не верят в истинность сообщения Хатиты.
Но ровно через два месяца после этого успокоительного доклада Хэю в Триполи вновь заговорили о нападении на караван Лэнга. На этот раз паша Юсуф сообщил Уоррингтону о письме из Гадамеса, в котором сообщалось, что на Лэнга совершено нападение; двое его спутников-африканцев и еврей-переводчик убиты, шейх Бабани был ранен и умер, а сам путешественник оправился от ран и находится под защитой одного из шейхов кочевников.
И еще через два месяца, в конце сентября, Эмма Лэнг получила письмо от мужа, где мимоходом говорилось: «Пишу только большим и средним пальцами- указательный серьезно поврежден». Это окончательно убедило Уоррингтона в том, что сообщение о судьбе Лэнга - горькая истина.
3 ноября в Триполи явился некий Мухаммед, служивший у Лэнга погонщиком верблюдов. Из его рассказа и из писем Лэнга, которые он доставил, стала более или менее ясна картина нападения на караван.
Как рассказал Мухаммед, на Лэнга напали те самые туареги, которые несколькими днями раньше присоединились к каравану: их считали защитниками от улед-делим. Нападение произошло в Вади Ахнет - местности на плато Ахенет, примерно в полутора тысячах километров к северо-востоку от Томбукту. Оно было настолько неожиданным, что Лэнг не успел даже схватиться за оружие и был ранен.
Видимо, нападавшие сочли его мертвым и только поэтому не добили. Роджерс был убит, Харрис тяжело ранен, и только Джек ле Бор успел убежать и остался невредим. Наутро караван поспешно тронулся в путь. Раненого Лэнга везли в течение трех недель, пока не добрались до кочевий могущественного шейха Сиди Мухаммеда аль-Муктара. Здесь Лэнг смог наконец хоть немного отдохнуть и подлечить свои многочисленные раны.
Ленга предал Бабани
В рассказе погонщика сразу же бросалась в глаза такая подробность: туареги окружили только стоянку Лэнга и его людей, ни шейха Бабани, ни кого бы то ни было еще из числа шедших с караваном они и пальцем не тронули. А кроме того, погонщик сообщил, что накануне нападения Бабани отобрал у него и Бонгелы - черного слуги, бывшего раба, которого выкупил Лэнг, их патронташи и пороховницы и отдал их туарегам.
В тот же самый день Бабани отговорил Лэнга заряжать ружье: опасности-де больше нет никакой. Тут нетрудно понять, что Бабани просто-напросто предал Лэнга туарегам. Судя по тому, что остальной караван остался нетронутым, можно думать, что гадамесские купцы решили ценою жизни и имущества путешественника и его спутников откупиться от опасных покровителей.
Да к тому же этот упрямый христианин дважды заставил их устыдиться собственной трусости, а такое обычно не прощают.
Для Лэнга было ясно, что он стал жертвой предательства. Но в письмах, отправленных в Триполи уже после выздоровления, он остался верен себе. Довольно сухо сообщает он о том, что выздоравливает от очень серьезных ранений, и только мимоходом замечает:
«Некоторая вина лежит на старом шейхе, но, поскольку его больше нет, винить я его не стану... он на сей раз уже ответил за все».
Правда, в конце этого же письма Уоррингтону Лэнг снова поминает Бабани недобрым словом - но только в связи с Долгами, которые тот так и не вернул ему.
Ранения Лэнга
Сиди Мухаммед аль-Муктар принял путешественника очень хорошо. После того как караван ушел дальше, к Арауану, Лэнг и его люди задержались у гостеприимного шейха, двигаться в Томбукту, не залечив раны, нечего было и думать. А ран было много. В том же самом письме, датированном 10 мая 1826 г., Лэнг в сухом протокольном стиле сообщает:
«Познакомлю Вас с числом и характером моих ранений - всего их двадцать четыре, из них восемнадцать - очень серьезные. Начнем сверху - у меня пять сабельных шрамов на темени и три - на левом виске; все это с переломами, и много кусков кости вышло из ран. Один удар по левой щеке, рассекший челюсть и разделивший надвое ухо, так что образовался очень уродливый шрам. Один удар по правому виску и страшная рана на шее сзади, слегка оцарапавшая позвоночник. Мушкетная пуля в бедре, вышедшая через спину, чуть зацепив позвоночный столб. Пять сабельных ран на правой кисти и предплечье - три пальца сломаны, кисть на три четверти перерублена и перерублены кости запястья. Три раны на левой руке - кость была сломана, но срастается. Одна легкая рана на правой ноге, две - на левой (из них одна - глубокая), не говоря уже о зажившей ране на пальцах левой руки».
Нужно было иметь нечеловеческие упорство и выдержку, чтобы перенести все это, да еще путешествовать больше трех недель верхом на верблюде. Но сразу же после перечисления своих сабельных и пулевых ран Лэнг заканчивает письмо словами:
«Тем не менее, я чувствую себя хорошо и еще надеюсь возвратиться в Англию с большим количеством географических сведений».
Лэнг прекрасно понимал, что положение его отчаянное. Денег совершенно не оставалось: за разрешение продолжить путь в Томбукту ему пришлось отдать все, что удалось сберечь после нападения туарегов, а главное - внезапно изменилась обстановка во владениях Сиди Мухаммеда за те два месяца, что прошли между предыдущим письмом и тем, которое Лэнг написал Уоррингтону, находясь уже в области Азауад, всего в двух сотнях километров к северу от Томбукту, 1 июля 1826 г.
Лэнг у князя кочевников
Старый шейх Сиди Мухаммед аль-Муктар отнесся к Лэнгу с большой симпатией. Он не только обещал доставить путешественника в Томбукту, но и хотел помочь ему переправиться через Нигер, в страну народа моси (нынешняя Республика Верхняя Вольта).
Нечего и говорить, как сильно Лэнг рассчитывал на покровительство могущественного князя кочевников. Сиди Мухаммед был и достаточно силен, и достаточно авторитетен, чтобы обеспечить своему гостю полнейшую безопасность в Томбукту и на несколько сотен километров вокруг.
Но недаром, наверное, Лэнг как-то писал, что эта его экспедиция с самого начала была отмечена печатью неудачи (начиная с перевернувшейся почтовой кареты, когда он ехал из Лондона в Фалмут). На кочевьях шейха вспыхнула эпидемия дизентерии.
Здоровья Лэнга хватило на то, чтобы перенести и это испытание, но половина людей Сиди Мухаммеда погибла от болезни. Умер и сам шейх, и все оставшиеся спутники Лэнга - Джек ле Бор, Харрис и злосчастный шейх Бабани.
Сын Сиди Мухаммеда, хотя и не испытывал к Лэнгу никаких враждебных чувств, вовсе не собирался осуществлять планы своего отца в отношении этого странного чужеземца. Вспоминая обещания покойного Сиди Мухаммеда доставить его в страну моси, Лэнг с горечью отмечает:
«... к этому его сын не имеет ни расположения, ни возможности».
Но выхода не было, и Лэнг отлично это понимал: можно было идти только вперед, в Томбукту. Правда, теперь уже было ясно, что экспедиция в любом случае завершится достижением Томбукту, на дальнейшее движение к побережью не оставалось ни сил, ни средств.
А в Томбукту была надежда достать денег на обратный путь. Торговые связи между городом и Триполи были достаточно старыми и прочными, чтобы местные купцы не побоялись ссудить Лэнгу нужные средства.
Теперь уже Лэнг пишет о Клаппертоне совершенно спокойно. Больше того, выражает надежду, что его соперник уже установил место впадения Нигера в Атлантику. Если же нет, то теперь он, Лэнг, хорошо знает, где это место следует искать, и готов позднее предпринять такую попытку.
Пожалуй, трудно с уверенностью сказать, что это такое: несокрушимый оптимизм сильного и смелого человека или какое-то помрачение сознания? Ведь едва ли человек, так тесно связанный с географическими исследованиями в Африке, мог серьезно думать и писать:
«Я хорошо знаю, что, если я не посещу этот город, мир навсегда останется в неведении относительно его, и я не хвастаю, заявляя, что город никогда не будет посещен ни одним христианином после меня».
Неприятности преследуют Лэнга
В довершение всех неприятностей Лэнга его обворовал тот самый погонщик Мухаммед, который первым доставил в Триполи достоверные известия о нападении на караван в Вади Ахнет. Впрочем, к этой беде Лэнг поначалу отнесся совершенно спокойно, так же, как и к тому, что Мухаммед, нанятый им до Томбукту, вдруг пожелал возвратиться в Триполи.
Он сообщает Уоррингтону, что сначала отказался отпустить погонщика, но наутро переменил решение:
«Я не порицаю того, кто заботится о целости своей шкуры, так пусть же, ради бога, едет».
А когда он понял действительный размер кражи и написал Уоррингтону гневное письмо, требуя наказать вора, было поздно. И кража осталась безнаказанной, потому что письмо это дошло до адресата только через два года, когда его автора уже давно не было в живых...
Лэнг даже не придал особенного значения тревожным сообщениям об обстановке в Томбукту, которые доходили в лагерь сына Сиди Мухаммеда. Он лишь замечает, что туареги и фульбе, как говорят, воюют за верховную власть в городе, но, кажется, война уже идет к концу. А между тем желание доставить в Триполи письма Лэнга появилось у его погонщика именно из-за этих слухов.
Этими же известиями объяснялись и попытки молодого шейха, сына Сиди Мухаммеда, под всякими предлогами оттянуть выезд Лэнга в Томбукту - попытки, которые Лэнг описывает в очень раздраженном тоне, утверждая, что свое положение он рассматривает как плен. Шейх слишком хорошо представлял себе, с какими трудностями Лэнгу придется иметь дело, и, искренне желая гостю отца добра, старался хоть как-то объяснить ему всю опасность задуманного им.
Наконец из Томбукту прибыл племянник Бабани, который в свое время ушел с караваном. Этот человек и должен был доставить Лэнга - единственного, кто еще остался в живых из первоначального состава британской «Миссии в Томбукту», - к цели его путешествия.
Из тех, кто вышел вместе с ним из Триполи, остался только один человек - некий Бонгола, африканец, который сначала был слугою шейха Бабани, а потом, уже в Гадамесе, был нанят Лэнгом и оставался с ним до последних минут его жизни.
В двадцатых числах июля 1826 г. Лэнг начал предпоследний этап своей экспедиции. До Томбукту оставалось уже совсем немного: все тот же погонщик Мухаммед утверждал позднее, что расстояние составляло будто бы всего пять дней пути на беговом верблюде.
Конечно, такие скорости были не по силам едва оправившемуся от ран путешественнику, но так или иначе 13 августа 1826 г. Лэнг вступил в город Томбукту, о котором мечтал столько лет.
